… предательски звонит будильник

Переворачиваюсь на другую, холодную сторону кровати и глупо вожу по ней рукой. Под пальцами путается взбитая простынь и вторая пустая подушка. В комнате по-осеннему темно и по-осеннему холодно, поэтому я накрываюсь одеялом с головой и вновь прикрываю глаза на каких-то "пять минуточек". Знаю, что нужно идти ковырять слипшуюся кашу, заваренную ещё с вечера, пить свои таблетки и витамины, рисовать привычное лицо и, в конце концов, бежать на переполненную электричку. Знаю, что нужно гладить рубашку и брюки, кормить кошку, чистить пальто от мелких пылинок. Знаю, что нужно купить курицу на ужин и сварить рис. Знаю, что за окном всего пять градусов. А больше ничего не знаю.

***

Ты грубо тянешь меня к себе и вновь целуешь костяшку на ноге - я привычно вздрагиваю и смеюсь от твоей щетины на своей нежной коже. Путаю пальцы в твоих внезапно отросших волосах и заглядываю в глаза, словно пытаясь найти ответы на все свои давно забытые вопросы.

- ты пахнешь всё так же, - улыбаешься. Замечаю крохотное пятнышко в правом глазу и не могу поверить сама себе. - все были не те, понимаешь?

Жмешься щекой к ладони и закрываешь глаза. Смотрю на твои длиннющие светлые ресницы, растрепанные брови, кривую улыбку и падаю в бездну бесконечного счастья и бесконечной нежности, прячась в твоих объятиях от всего злого мира: от страха, от тоски, от боли.

предательски звонит будильник

На ватном диске растекается грязное пятно: я тру слипшиеся ресницы, смазывая тушь и присохшую кровь. Глаза начинает щипать то ли от невыплаканных слёз, то ли от боли, то ли всё-таки от дешевой мицелярки. В совсем недавно белоснежную раковину, теперь усеянную алыми подтеками, падает очередной грязный диск. Я смотрю на своё отражение и от безысходности хочу разбить так нагло лгущее стекло; трясущейся рукой смываю яркий макияж и пытаюсь оттереть волосы на виске от крови.

- как сегодня прошел твой день?

- всё прекрасно! но я немного устала, - я тру глаза и пытаюсь улыбнуться. - просто немного устала

- хорошо, тогда спокойной ночи

Я кладу трубку на прикроватную тумбу и реву. Не кричу, не бью кулаками подушки и не хватаюсь пальцами за волосы. Беззвучно всхлипываю. Вспоминаю, как в общественном туалете местного пивного бара отмывала от крови руки и серебряные кольца, как влажными салфетками терла пятна на джинсах и футболке. Но всё равно вернулась за свой столик и залпом выпила холодное нефильтрованное.

Страшно. Весело. Больно. Безумно.

Я сижу на игровой площадке, поджав колени и обхватив их руками, и стараюсь хоть немного согреться. Летняя ночь обнимает за плечи и гонит по телу неприятные мурашки. Отмахиваюсь. П. пытается отдышаться, развалившись прямо на прорезиненной дорожке, усыпанной песком, травой и каким-то мусором: он глубоко вздыхает и вытирает рукавом со лба пот. Не тот человек.

Отвожу взгляд в сторону, куда-то на крыши высотных домов, рассматриваю оранжевые и жёлтые окна, считаю звёзды и почти не пугаюсь взлетающих каждые пару минут самолетов.

- Так часто летают, - следишь за моим взглядом и неумело напоминаешь о своём присутствии.

- Ага.

Пересчитывая зажженные лампочки на балконах высоток, я думаю о чужих руках, выбивающих у меня мяч и опускающихся на мои плечи. Думаю о чужой мокрой футболке, к которой жалась лицом, о чужих смешках и усталых вздохах. Вспоминаю чужой смех, чужой запах и своё - такое невозможное - безграничное счастье. Падаю на твердую площадку после подножки и царапаю коленку - вспоминаю чужие губы и горячее дыхание на разбитой коже.

- Это Малая Медведица, - тычу пальцем куда-то в небо, пытаясь отвлечься, чтобы не сорваться с места и не убежать домой. Или туда, обратно на ту площадку. На целый год назад.

- И правда.

Вспоминаю чужие глаза с крохотным пятнышком у цветастого круга, чужие пшеничные волосы, забавно липнущие ко лбу и путающиеся в моих пальцах. Вспоминаю чужого и такого далеко человека. У П. тоже голубые глаза - с тёмными словно прорисованными акварелью черточками, но слишком глубокие и слишком влюбленные, что иногда становится тошно смотреть на них, и я отворачиваюсь. Грубо. Страшно. Он лежит всего лишь в метре от меня. Стоит лишь протянуть руку, - и я спасена.

- Пойдем? - Отряхиваю штаны, смотрю на часы и собираю свой рюкзак, по-детски шмыгая носом.

В ту ночь я погубила и спасла себя сама.

У одиночества всегда очень холодные руки. Коротко стриженные ногти безо всякой природной красоты, о которой так много болтали когда-то и кто-то в разные промежутки необходимого взросления; пять почему-то очень важных колец, расположившихся на обеих руках, и спадающие с запястья чёрные часы со слишком большим циферблатом. Всегда обветренные руки и мозоли на ледяных ладонях.

Тоска пахнет молочком и спелым гранатом, пахнет мускатом, апельсином и морской солью. Пахнет лавандовым маслом на запястьях, за ухом и на шее, где бьется пульс. Пахнет так, что обернуться вслед, кажется, практически невозможно, поэтому так остро ты ощущаешь её присутствие рядом с собой.

У безразличия зелёное пальто и зелёные заляпанные ботинки, пропахшие чистящими спреями для натуральной кожи. Спутанные волосы, небрежно убранные за ухо или в пучок на самой макушке, которые красили явно не один десяток раз в самые разные цвета, а тут - внезапно - в близкий к натуральному.

У одиночества всегда холодные руки и бардовая помада, отпечатывающаяся на бычках ричмонда и на стаканах с дешевым кофе.

Солнце садилось медленно: золотило и красило небо, последними лучами слепило глаза и грело чуть обветренные щеки. Я прикрывала ресницы и улыбалась, удобнее устраиваясь в твоих больших обнимающих руках так, чтобы привычно колючий подбородок упирался в макушку и путал отросшие волосы.
Знаю, что в свете уходящего солнца у меня особенно красивые глаза, поэтому заглядываю в зеркало заднего вида и будто случайно сталкиваюсь с тобой взглядом. Хочу, чтобы ты навсегда запомнил это - пускай смоляная муть с зеленоватым ободком останется где-то внутри тебя, пускай хоть что-то от меня останется тебе и для тебя.
Сжимаешь левое плечо, тянешь на себя и о чем-то глупо шутишь, щекоча моё ухо. Я держу тебя за руку, провожу пальцами по запястью - как когда-то в очереди в кафе, ты помнишь? - глажу ладонь, запоминая каждую стертую мозоль, и знаю, что, возможно, это в последний раз.
В последний раз моя нога рядом с твоей, в последний раз моя ладонь в твоей, в последний раз я чувствую твой парфюм и путаюсь пальцами в твоей отросшей челке, в последний раз прошу не сбривать щетину и в последний раз чувствую твои губы на своих щеках.

/в электричке холодно. а если прислониться спиной к железной дрожащей стенке, то можно почувствовать, как внутри тебя что-то схватывается и медленно стынет. солнце иногда светит особенно, как-то по-весеннему, и я оборачиваюсь в его сторону, снова зная, как вспыхнут тёмные заплаканные глаза.

прижаться лбом к твоей груди-стене, схватиться руками за белую футболку и зареветь в голос. как ребенок.

- я так устала. я так чертовски устала/

Когда она зашла в помещение, мы замолчали и улыбнулись; я сразу же попыталась прикинуть, сколько ей может быть лет и как стоит вести себя - а она застенчиво прикрыла за собой дверь и, немного улыбнувшись, незаметно кивнула нам.

Несмотря на дачные треники, на испачканную подошву светлых кроссовок и чуть растянутую ветровку, она была очень красивая: высокая и стройная, темные густые волосы собраны в небрежный - и от этого делающий ее более женственной - пучок, и большие зеленоватые глаза с длинными ресницами, так по-детски рассматривающие нас.

«Какая красивая», - не скажу, что я из завистливых дам, но рядом с ней мне стало неловко: мужская голубая куртка, джинсы на пару размеров больше, еле держащиеся на моих отсутствующих бедрах засчет туго затянутого ремня, и уже изрядно стершийся макияж, делающий меня уставшей. А она и без краски… вон какая.

- Привет! - Широкий размах плеч, протянутая рука к маленькой ладошке напротив. - Я Т., а это - С.

- Привет, - я улыбаюсь и во все глаза рассматриваю её лицо. В голову некстати приходит сравнение с олененком из старого детского мультфильма. Бемби сидит на другом конце лавки, нервно сжимая в ладошке телефон, и старается не нервничать.

В это время в дверях появляется Алексей, в руках у него железный тазик с мясом и некоторые приборы. Он - привычно бегающим взглядом осматривает всех - подходит к тонкой фигурке и, приобнимая её за плечи, говорит:

- А это Даша, её не обижать.

Уже через пару минут Т. что-то увлеченно рассказывает, светит мышцами через полосато-рыжую футболку, спорит с Алексеем и жарит мясо, время от времени взмахивая какой-то картонкой; я шучу свои глупые шутки и много смеюсь, а Даша, кажется, оттаивает и перестает нас стесняться: мы вчетвером играем в настолки до двух часов ночи, пока не начинают слипаться глаза, и очень много разговариваем. Разговариваем так, словно что-то значим друг для друга.

Завтра я узнаю, что ей нет даже 18, что она вот-вот сдала ЕГЭ и нетерпеливо ждет своих результатов, что она хочет поступать, кажется, на юридический, а еще - что она классно играет в бадминтон, но плохо уворачивается от мяча в вышибалах. Утром я узнаю, что они до рассвета с Алексеем собирали ягоды в лесу и так ни разу и не поцеловались.

/- она такая красивая, - я лежу поперек кровати и смотрю в деревянный потолок. в комнате так темно, что я не вижу даже собственных пальцев на руках, а только слышу твое шумное, но такое привычное сопение рядом
- ты все равно самая красивая, - целуешь куда-то в висок и, кажется, улыбаешься/

Ветер неприятно лохматит волосы. Я выше натягиваю шуршащий капюшон, огораживая себя от окружающего мира, и ускоряю шаг. Выцветшие пряди все равно падают на лицо, и я как-то слишком резко и раздраженно заправляю их за ухо, внезапно понимая, как отрасли волосы.

/ты тащишь меня за руку по бесконечно петляющим и идеально оформленным коридорам, засматриваясь на роскошные кровати, высокие стеллажи с книгами и красивые мягко светящиеся светильники: у меня никогда не хватило бы сил и терпения так аккуратно разложить собственные вещи, подбирая их по цветам, текстурам и что там еще бывает. ты что-то шутишь про то, как будет обставлена наша квартира.

- а я сегодня постриглась, - так. про между прочим. улыбаюсь, тоже оглядываясь по сторонам и слишком много - чересчур - мечтая.

притягиваешь к себе, лохматишь волосы, оголяя выстреженный затылок и правый висок, и, кажется хмуришься - а я не могу понять, о чем ты думаешь.

- а если я попрошу тебя больше не стричься? - чужие пальцы путаются в длинноватой крашеной челке и нежно опускаются к щеке.
- с чего бы это? - я упираюсь и готовлюсь вот-вот рьяно отстаивать свою позицию, но…
- мне нравится, когда ты с длинными.

сдаюсь. поднимаю уголок губы и киваю в ответ, думая что-то вроде: "кто знает, успеют ли они отрасти до того, как ты уйдешь?"/

Я неосознанно сдерживаю свои давно забытые обещания. Волосы мягко ложатся на плечи, скрывая все изъяны кожи и кривоватого седьмого позвонка. Они путаются на ветру и приятно скользят сквозь пальцы.

Как жаль, что ты не успел увидеть их такими.

/хотел девушку с короткими волосами - получил. хочу ее же, но теперь с длинными/

Я лежу на одном месте уже несколько часов и вслушиваюсь в завывающий за окном ветер. Он уже третьи сутки засыпает мерзлую землю и скребется в моё окно, и я чувствую его холодные и грубые прикосновения на своих щеках, потому что давно пора было менять старые деревянные рамы.

- От этой туши всегда очень болят глаза, - говорю своей кошке, уснувшей на офисном кресле. Будто бы ей есть дело до моих проблем… Ответом мне был сонный всхлип и череда - порой такого умилительного - кошачьего храпа.

Я лежу в захламленной комнате уже третьи сутки. Три пары кроссовок, сломанная вешалка, разбросанная по полу спортивная и домашняя одежда, тетради, книги, сумка от ноутбука, чашки, свечки и остатки какой-то еды. Волосы спутались, иронично, но - «хотя бы не электризуются»; глаза опухли от бесконечных слез и этой страшной туши, от которой каждый раз так горит слизистая. От дивана уже ноет шея и колени, но как только я встаю, чтобы дотянуться до стоящей рядом бутылки с водой, начинает кружиться голова: мир плывет перед глазами, к горлу подкатывает тошнота, а я все равно глупо улыбаюсь - как же, тупая привычка.

Я проваливаюсь в сон после очередного приступа страха и боли, завернувшись с головой в плед, чтобы меня - да кто же? - никто не увидел, и каждый раз просыпаюсь с зашкаливающим пульсом где-то в правом виске и сбившимся дыханием, как после долгой и тяжелой пробежки. Утыкаюсь взглядом во все такое же темное окно, криво прикрытое жалюзями, и качусь кубарем на самое дно.

- Я ведь уже была здесь, - не узнаю своего севшего голоса. Так говорят слабаки? - Я уже ходила здесь, я уже знаю, как больно ломаются кости. - Закрываю глаза, будто бы это хоть как-то спасет от всего того ужаса, в котором я оказалась.

«Просто дай себе время»

я лежу на одном месте уже несколько дней
и у меня слипаются глаза из-за этой чертовой потекшей туши

- почему так болит?

Я тру вновь покрасневшие рубцы - некрасивые и немного кривоватые стяжки ползут розовыми полосами, сплетаясь в немыслимые узоры, и кое-где вновь начинают кровоточить. Такое случается редко - еще пару месяцев назад я видела, как они не заживают совсем: прижигала спиртом, заматывала тугими бинтами расплывающиеся кроваво-красные узоры и не понимала, как быть дальше?

Я старалась не дотрагиваться до них лишний раз. Надевала другую одежду, ограничивала неудобные для себя движения, а потом просто старалась делать вид, что всё хорошо и что всё заживает так, как нужно, не замечая, как по серой кофте расползается очередное тёмное пятно.

Рубец заболел внезапно. Трудно улыбаться, когда чувствуешь, как где-то в теле что-то рвется, - хмурю брови и мотаю головой.

- не может быть. все зажило.

Тру больное место, вновь не замечая, как слипаются пальцы и как пахнет железом, и упрямо гну уголки губ вверх. Я в порядке - и это ненадолго, сейчас всё пройдет. Голова кружится, к горлу подкатывает тошнота, а перед глазами всё плывет - весь мир путается в ярких огнях, смазавшихся из-за стоящих в глазах слёз, и куда-то исчезает.

Я остаюсь наедине со своей кровоточащей раной, нелепо и как-то по-детски глупо приложив трясущуюся ладошку к груди, зажимаю ею боль и бесконечную, дикую тоску.

- я хочу узнать твоих чертей

Пошлая улыбка, скошенный угол губы и затуманенный взгляд раскосых глаз из-под светлых бровей. Ты надеешься на удушение, грубые шлепки по телу и растекшийся макияж, поэтому буквально пожираешь меня взглядом - будто пытаешься понять, на какой из тонких щиколоток первой оставить след от сжавшей их руки и где на моем теле оставить очередной синеющий укус.

Но мои черти скрыты под одеждой - светлыми полосами расползаются по всему телу, узорами сплетаются на предплечье, у колена и где-то на бедре. Мои черти живут в моей голове и моем сердце - они вынуждают меня глушить ночью в подушке болезненный/истеричный крик, избегать толпы людей и стараться не ездить на общественном транспорте; они заставляют меня по несколько раз мыть руки, полоская их в ледяной воде - пока не сведет пальцы - и по привычке прикладывать ладонь к жилке на шее, отсчитывая пульс. Я живу со своими чертями столько лет и, знаешь, неплохо уживаюсь.

Но вот ты оказался внезапно не готов.

- то есть, если мы расстанемся, ты вскроешься?

Грубо смеешься. С неприязнью дотрагиваешься сухим пальцем до сгиба локтя и тут же одергиваешь его - тебе неприятно, мне - в тысячу раз больше. Поправляю рукав на футболке и бросаю куда-то в потолок: «Это пройденный этап», - и молчу про себя: «Если бы ты хоть раз спросил меня об этом, я бы всё тебе рассказала».

Спрашивал ли ты? Нет.

Ты хотел тело - молодое, гибкое, подтянутое и по-своему красивое: целовал кисти и ладони, утыкался носом в сгиб шеи и выцеловывал кривые выпирающие позвонки.

Ты хотел тело, но не хотел его историю.
И меня, кажется, не так уж и хотел.

- Ты дурная. - Он всегда произносит это слово со специфическим ударением на второй слог: наверное, запомнил это от бабушки или своего «дядьки».

Тянет меня за рукав пальто, уводя от края платформы - на пару шагов дальше, чем нарисована уже потертая серая линия. Никогда не приходило в голову: близко ли я стою? далеко ли? заденет ли меня несущийся навстречу состав? Ни разу так и не задевал, а он все равно оттаскивал меня, пальцами впиваясь в синюю шерстяную ткань и притягивая к себе. Обычно я смеюсь - вырываюсь из плотного кольца рук, кусаюсь, но все равно утыкаюсь лицом в серую шуршащую ткань его куртки.

Сегодня я - по привычке - становлюсь за серую черту и всматриваюсь в мутный тунель, освещенный апельсиновым туманом от приближающегося поезда. Никто не тянет меня назад, и лицо обдает теплым ветром, пропахшим железными рельсами, сыростью подземки и машинным маслом. Устало закрываю слезящиеся глаза и чувствую, как внутри что-то щемит.

самое болезненное для меня - это запах
люди уходят, а то, как они пахли, остается со мной навсегда

я помню запах дезодоранта, шампуня, порошка для белья и твоей зубной пасты; помню запах твоей кожи - щек, губ, шеи, плеч, косых мышц на животе и запах коленей; помню запах сырой древесины, свежей травы и дорожной пыли на той самой даче; запах капучино и шарлотки с яблоками; запах резинового мяча, сырого ночного воздуха и запах твоих БЦА в литровой бутылке из-под воды; помню запах твоей куртки, твоих ладоней, твоих волос. запах пыльных диванных подушек, столешницы на кухне и столика на балконе; помню запах каждой из этих бесконечно-теплых ночей, проведенных вместе - на улице, в лесу, на балконе, на кровати, я помню каждый из этих запахов, сталкиваясь сейчас с которыми, теряю голову.

в каждом из них - ты
я так скучаю, боже,
так скучаю

- Чего ты хочешь? - до рези в глазах больно смотреть на тебя, но я поднимаю взгляд: понимаю, что сейчас вижу твое лицо, возможно, в последний раз, и стараюсь запомнить каждую деталь. Ты не так давно брился - на щеках пробиваются первые светлые волосы, чаще начал кусать губы до обветренных полосок, челка зачесана на левый бок - после того, как там путались мои пальцы всего каких-то полчаса назад, ты зачесал ее обратно. а взгляд все такой же упрямо-прямой и болезненный - в самую душу, до самого сердца, а в правом глазу красуется все такое же крохотное пятно у границы голубого круга. - Чего ты хочешь от меня?

- Все хочу, - нагло косишь угол губы и, облизываясь, засматриваешься на мои губы. С высоты своего роста я не могу дотянуться до социальной карты в твоих руках, на которую записан проездной до дома, а ты поднимаешь ее лишь выше. - Я хочу все.

Я не проигрываю хотя бы в этой схватке и не отвожу взгляд - все также цепляюсь им за крохотные морщинки у твоих губ и на лбу, за родинки, растерявшиеся по твоему лицу, за длинные пушистые ресницы и поломанный нос с еле заметной горбинкой. Смотрю на твои руки с крохотными, светло-коричневыми родинками, на ладони с мозолями от бесконечных грифов, на длинные пальцы и вздувшиеся венки на обратной стороне запястья. Отдаёшь карту и раскрываешь свои объятия. Я не шагаю, а ты притягиваешь меня к себе сам - обнимаешь, дышишь куда-то в макушку и что-то говоришь. Потом вдруг становится очень холодно. Оборачиваешься через плечо и исчезаешь в толпе.

Прикладываю карточку к желтому кругу, прохожу в пластиковые, поцарапанные двери и мантрой повторяю: «Вернись, ты можешь все исправить». Встаю где-то по середине платформы, закусываю уже соленые от слез губы и обхватываю себя руками. Женщина рядом сочувственно улыбается и качает головой. Мне вдруг показалось, что ты сейчас придешь - вернешься обратно, расталкивая людей, и обнимешь меня, крепко прижимая к себе; мне вдруг показалось, что ты сейчас перепрыгнешь через эти чертовы пластиковые дверцы, наплевав на покупку билета и крики охранника, что не позволишь мне скрыться в подъезжающей электричке и уехать от тебя, возможно, навсегда. Мне казалось это, когда я оборачиваюсь на толпу, когда заглядываю в проход и тамбур поезда и когда уже пропускаю мимо себя людей, вышедших со мной на одной станции.

ты мог бы все исправить.
только если бы ты захотел

холодное дерево с лопнувшей краской больно впивается в обгоревшую кожу. ватные ноги цепляются за землю, пытаясь оттолкнуться, но слишком низкая и неудобная качель не дает возможности набрать высоту. пальцами мну рукава толстовки, натягиваю ее на замерзшие колени и постоянно - без конца - тру лицо.

у них играет трек примерно 2012 года, под который они забавно танцуют что-то, отдаленно напоминающее их былые пляски в летнем лагере. они зовут меня, машут руками и пьяно смеются, сжимая друг друга в объятиях. а я не хочу здесь быть

/«вчера в 11:20 Н. скончалась, кто хочет проститься…» - телефон не выпал из рук, улыбка не слезла с лица, забавные разговоры и смех не кончились. блокировка экрана. закрытые глаза. забытье до самой ночи/

- нашел медведицу?

садится рядом и лишь изредка говорит что-то о звездах. туманным, заплывшим взглядом вожу по небу. высчитываю, на какой из планет или крохотных жемчужин ты сейчас. улыбаешься, щуря зеленоватые глаза, и смеешься, морща проколотый нос. у тебя коллекция шапок и забавные волосы, я помню.

- костлявая не спрашивает разрешения. она просто приходит и забирает

а если тебя никто не отпускал?

- Давай будем реалистами, - пальцы скользят по предплечью, локтю, доходят до кисти и проделывают свой небольшой путь обратно. Другой рукой листаешь плей-лист внезапно полюбившегося нам обоим исполнителя и жмёшь кнопку динамика до тех пор, пока не останется всего три полоски, потому что в соседней комнате уже давно спит Л. - хоть кому-то из нас троих завтра на работу.

- Мы никогда не будем слащавой, идеальной парочкой, которая говорит, что они навсегда останутся вместе. Однажды я буду идти по улице и прокричу: «Да это же та самая!», или ты будешь идти по улице и осознаешь: «Да это же тот самый!», и всё. - В комнате темно: на стенах мелькает логотип то Карусели, то Спортмастера, но я все равно знаю, что ты улыбаешься. Смотришь в потолок, прикрывая веки с пушистыми светлыми ресницами, и улыбаешься одними уголками губ.

- И однажды у нас наступит это «всё», понимаешь? - поцелуй куда-то во влажную макушку и тихий, еле разборчивый вздох. Ладонь резковатым движением сжимается в области ребра и тянет куда-то к себе.

Тепло.