Слезы щекочут левую щеку и - как мне вдруг кажется - с оглушительным треском падают на твою грудь. Чуть теплые капли разбиваются о горячую кожу и тут же высыхают. Ты дышишь глубоко и спокойно, будто следишь за каждым своим движением, но я слышу, как волнительно бьется твое сердце: набатом звенит у меня в ушах и почти что сладкой дрожью отзывается в теле.

Соленая капля скатывается из правого глаза и останавливается в районе переносицы. Мне щекотно и неудобно, но я боюсь шевелиться и тереть руками лицо - ты заметишь, и мне придется выдавливать из себя слова.

«Я чувствую себя поломанным, неисправным механизмом. Я не знаю, что со мной не так», - тысяча букв в моей голове выстраиваются в болезненные предложения, которые могли бы прозвучать сейчас, но… я не хочу.

Где-то в другой части комнаты из мобильного динамика доносится музыка.

«Убегай, разве это рай? Спроси себя зачем?
Куда девалось тепло ночей? Я сам ничей»

Мы молчим. Но сейчас это нужно обоим - для порядка твоих мыслей тебе достаточно прикрыть глаза и отсчитывать вдохи, для моих - недостаточно пространства всей этой комнаты. Всхлип. Не сдерживаюсь. Пальцами вытираю переносицу. Слезы текут из обоих глаз и камнями падают на твое тело, прожигая в нем дыры как от сигаретных бычков. Но все это мне лишь кажется.

«Ты чего ревешь?» - поцелуй в голову и грубые пальцы на веках. Щекой чувствую твои мозоли на ладони, каждую из которых хочется выцеловать.
«Я не реву» - криво улыбаюсь, скашивая губы, и хочу отвернуться. Но в волосах путается твоя рука, и я сдаюсь.
«Ревешь» - под объятиями хрустят ребра и ломается моя бетонная стена неуверенности и сомнений.

Не спорю.

- У тебя зрачки расширяются, когда ты на меня смотришь.

Шершавой ладонью приподнимаешь мой подбородок, заглядываешь куда-то в муть моих слезящихся от яркого искусственного света глаз и улыбаешься, криво загибая правый угол губы.

Я отвожу взгляд, рассматривая красные мигающие полосы над дверью: киевская - краснопресненская - белорусская. Глаза слезятся от влажного и холодного воздуха из раскрытых окон вагона и голубовато-белых ламп над головой. Всматриваюсь в них, чувствуя, как устают глаза, и на секунду прикрываю веки.

/Я молчу уже сорок минут, упорно закусывая внутреннюю сторону щеки, чтобы не расплакаться и не ляпнуть лишнего. «Лучше бы были слезы», - прогудело где-то в голове, и я качаю головой. В воздухе пахнет поздней весной: сладкая вареная кукуруза, стертые велосипедные шины и только-только зеленеющая трава и листья. Ты молчишь уже час. Я не поворачиваю головы: не хочу видеть твое серьезное лицо и осознавать, что я - не тот. Не тот человек, не тот партнер.

Не выдерживаю. Оборачиваюсь. А ты - нет. «Посмотри на меня, я самый пустой человек в этом парке, в этой стране и, даже может быть, на целой планете! Мне нечего дать тебе...» - чувствую, что где-то в уголке глаза скапливается влага. Понимаю, что сейчас - именно в эту секунду - я могу все изменить: могу обнять тебя, могу уткнуться носом тебе в шею, могу звонко ударить тебя по щеке и все же расплакаться, я могу кричать на тебя и ругать во всех твоих/своих/наших ошибках, но я молчу. Смотрю на соседние лавки, на голубое небо и на смеющихся рядом детей. Но молчу.

Ты меняешь все сам буквально через пару минут этого бесконечно тяжелого и бесконечно ненужного молчания: грубо - уже как привычка - хватаешь меня за шею и прижимаешь к своей груди, в которую я - боже, ребенок! - утыкаюсь и силюсь не расплакаться вновь, в кровь кусаешь губы и рычишь куда-то в сгиб плеча. Ты берешь меня за руку и с особой нежностью целуешь мои пальцы, и я знаю, что - хотя бы сегодня - ты не отпустишь меня/

Шершавая ладонь дотрагивается до щеки. Я вновь поднимаю голову и встречаюсь взглядом с твоими голубыми глазами с безмерно расширившимися зрачками. Улыбаюсь.

я не хочу, чтобы таял снег - иначе она перестанет протягивать мне по привычке руку перед скользкой лестницей

- Дай мне руку.

Ты протягиваешь свою ладонь, стараясь ухватиться за мои пальцы, но я смеюсь и отвожу ее за спину, делая несколько шагов назад. Качаешь головой, прикусывая губу от смеха, и все-таки выхватываешь мое запястье: держишь крепко-крепко - до желтых синяков на светлой коже - и тащишь дальше по коридору.

Упираюсь, вырываю руку, чувствуя, как под кожей наливаются словно багряные закаты первые отметины, но все равно смеюсь. Верчу головой, завывая мартовским котом, зову тебя по имени и тщетно дергаю пальцы.

Ты - это грубость. Сжимаешь пальцами мои предплечья, внезапно хватаешь за шею, дико заглядываешь в глаза, и я даже за болезненно прищуренными веками вижу чистое безумие: раскосый взгляд, холодновато-голубая радужка, небольшое пятно в правом глазу у самого края цветастого круга, суженые зрачки и длинные светлые ресницы. Скалишь зубы, а я морщусь и почему-то смеюсь…

Смеюсь, когда на шее остаются алые следы от твоих пальцев, смеюсь, когда в очередной раз твоя грубая ладонь проводит по моим волосам, смеюсь, когда ты до боли сжимаешь мою руку и тащишь-тащишь-тащишь.

Смеюсь на каждую твою грубость, морща лоб и хмуря черные брови - от боли? от чувств? от тебя?

Последние несколько лет я челноком ношусь по одним и тем же граблям: увесистая деревянная ручка (которая, похоже, становится все крепче и тяжелее) каждый раз бьет в одно и то же место. Кровавым пятном отпечатывается - доверие, доверие, доверие.

Я с головой ухожу в очередную новую игру - и кто мы на этот раз? случайные знакомые? однодневные любовники? или люди с захватывающей историей любви? Принимаю твои правила и с кажущейся беззаботностью тяну губы в улыбке, пожимая твою ладонь. Чувствую, как от удара обухом жжет в области лба.

Партнеры. Я - вношу разнообразие в твою жизнь и строю из себя самого настоящего идиота, смеясь над твоими нелепыми и пошлыми шутками, а ты - делаешь вид, будто все в порядке
и никто не догадывается о твоих истинных желаниях. Строишь планы, кажется, даже клянешься в вечной любви и постоянно посматриваешь на календарь - не много ли времени отводится на очередную сделку?

А я верю. Играю. Часами растворяюсь в твоем низком голосе, теплых руках и особенном обаянии. Тысячу раз повторяю, как же с тобой невыносимо и как меня раздражает твое баранье упрямство, а ты смеешься, оголяя ряд мелких зубов и целуешь куда-то в угол губы. Разговор закрыт. Как и тысячу раз до этого.

И когда за мной закрывается железная дверь родной квартиры, я выдыхаю. Лохмачу идеально уложенные волосы, ослабляю синий шарф, удавкой впившийся в шею, с усилием тру лицо, стирая твои - ненавистные, невыносимые, горячие -
поцелуи. И, вроде, начинает казаться, что все в порядке.

На лбу алеет очередной синяк от увесистой палки.

Я не хочу тебе верить. Я не могу тебе верить: я не умею соблюдать правила в таких играх и… влюбляюсь.

- Говорят, если ты увидел первый снег, нужно загадывать желание.

- Не сдаться бы.

Я протягиваю искусанные холодом пальцы к первому в этом году снегу: на лопнувшую кожу падает зимний пух, мешается с окровавленными сбитыми мозолями и почти не тает. Завороженно смотрю на крупные комья, напоминающие бумагу, которые сыпятся с серого неба, - побледневшими губами ловлю снежинки и устало закрываю глаза, чувствуя на подрагивающих веках первые крохотные капли.

И именно сейчас хочется жить. Сейчас, когда снег под ладонями становится розоватым, когда холодный ветер заботливо гладит мои осунувшиеся щеки и когда с неба сыпется тающий пух.

- Справишься. Обещаю.

Тогда я понял, что этот бесконечный февраль кончился: что больше не холодно и не коченеют руки, что на стенах вокруг уже не желтые, шершавые обои, что в больном аритмией сердце поселился новый, другой человек, что исписанные чёрной пастой листы давно сгорели на старом балконе, что этой зимы больше нет.

К концу подходит третье лето: вокруг меня давно другие люди, другой город, другие обстоятельства и проблемы, а из зеркала на меня смотрит другой человек, но я все также - смертельно - боюсь вдруг вернуться к тебе.

У тебя ничего не остается: лишь удушающий комок в горле, воспаленные глаза и красные полосы от ногтей на щеках. Весь мир сосредоточен на белом экране монитора и музыке в наушниках. Весь мир - бесконечная череда треков, сводящих с ума, и прыгающий курсор.

Как же это страшно - вдруг столкнуться с самим собой. Будто задеть плечом старого знакомого в толпе, о котором когда-то забыл, поймать его удивленный взгляд, сменившийся презрением сожалением, и вновь потерять.
Но ты всё ещё стоишь в зеркале - у тебя всё те же ярко-карие глаза, короткий ежик волос и хрупкие плечи. Ты всё так же упрямо гнешь спину и кривишь губы в улыбке, ты всё так же лающе смеешься и рассказываешь свои глупые истории людям, которые хотят знать тебя.
Я дотрагиваюсь до холодного стекла. Вдруг ты исчезнешь?

Как же это страшно - вдруг потерять себя. Забыть своё имя и глупые клички, оставшиеся с детских дворов, вдруг никогда не вспомнить тембр своего голоса и запах любимого шампуня, оставшийся на волосах. Ты заглядываешь во все витрины, во все окна мимо проезжающих авто, во все лужи и в глаза каждому прохожему.
Вдруг ты заблудился? Вдруг ты захочешь вернуться домой?

Как же это страшно. Как же. Как?

Я стучу пальцами по запотевшему боку стакана, вслушиваясь в равномерный звон колец на руках, и всматриваюсь в окно за твоей спиной. По залитой солнцем улице бегут тёмные пальто, кардиганы и пиджаки, уткнувшиеся в телефоны или грязный асфальт под ногами, а на открытой террасе бара, низко наклонившись друг другу, разговаривает пара. Она поправляет темные вьющиеся локоны, прикрывая ярко накрашенные глаза, а он хватает её ладони, поднося их к тонким губам.

Здесь приглушенный свет, мягко льющийся из красных светильников-фонариков, из-за чего твои зрачки тонут где-то в глубине глаз, и я тоже - где-то тону.

Ты рассматриваешь моё лицо и улыбаешься, пряча губы за стаканом пива. Отворачиваюсь от окна и смущенно склоняю голову набок - глупая, глупая привычка.

- Почему ты смеешься? - Я знаю, что ты не ответишь. Лишь шире улыбнешься и мотнешь головой, а я вновь потеряю голову от твоего парфюма.

«Скажи, что влюблен, глупый ты дурак!» - Звенит в голове, когда я вновь ловлю твою улыбку, клеймом оставшуюся под закрытыми веками, и всматриваюсь в бездонные глаза. У меня кружится голова от невозможного счастья, и я навсегда сохраняю тебя в своём сердце.

Улыбаюсь. Молчу. Допиваю своё пиво и протягиваю тебе руку. Твои горячие пальцы скользят по моей ладони, и я проваливаюсь в тёплое марево бесконечной влюбленности и бесконечной тебя.

надеюсь, что тебе сейчас хорошо, потому что мне - нет

Самолеты взлетают каждые двенадцать минут. Разрезают серое, мутное полотно и столп непрекращающегося ливня. Низко воют и оставляют за собой светлую полосу на небе и какое-то необъяснимое чувство в груди: сорваться бы за ним - в небо, утонуть в мягкости серых облаков и встретить свой последний рассвет с выжженными от солнца ресницами.

Телефон с включенным секундомером лежит на моих подрагивающих коленях, а я смотрю на сменяющие друг друга цифры. Секунды бесследно исчезают в своём бесконечном беге, и я чувствую, как драгоценное время проходит мимо: не успевая показаться, проскальзывает сквозь каждую мою конечность и миллиметр тела, позволяя почувствовать напоследок, каково это - терять время.

В голове хаос из мыслей, а грудь рвет от ненужных чувств. Всматриваюсь в белую полосу на небе до боли в глазах и проступающих слёз, словно делая вид, что вот-вот что-то изменю. Ни черта. Прикладываю холодную ладонь к ребрам, давлю, усиленно тру воспаленное место, почти что деру на себе клетчатую рубашку, только бы что-то почувствовать, только бы избавиться от того, что так болит.

Но я принимаю свою тоску. Селю её в укромном месте под левым ребром, сшиваю холодными пальцами и никого к ней не подпускаю. Она давит на покатые плечи, целует в выпирающий седьмой позвонок на моей шее и ледяной ладонью отворачивает моё лицо от собственного отражения на железном навесе крыши.

Самолеты взлетают каждые двенадцать минут. Я вздрагиваю, вслушиваясь в утробный голос двигателя, и закрываю глаза, крыльями расправляя худые руки и кружась против часовой стрелки. Тоска целует мои серые веки и запускает пальцы в спутавшиеся на затылке волосы.

Она обнимает меня, и я впервые понимаю, что от её платья пахнет дождем.

Щелкает затвор. Ты, прокручивая тугое колесико и перематывая кадр, что-то напеваешь, а потом, мягко улыбаясь, оборачиваешься ко мне.

- Это моё любимое место, - взмах ладони, обнимающей длинную улицу, оканчивающуюся каким-то светлым высоким зданием, небольшим шпилем уходящим в розоватое небо. Я видел его на каждой твоей пленке: морозной зимней с грязноватым проблеском падающего снега, желтоватой осенней с пригнувшимися людьми в длинных плащах и вот - зеленой весенней, слишком яркой от вечернего солнца.

- Что это за здание?

Я заранее знаю твой ответ и стараюсь не улыбнуться на твоё:

- Понятия не имею! Оно мне просто нравится.

Ты не смотришь на меня, а наблюдаешь лишь за ползущими по небу розовыми облаками. Вновь настраиваешь камеру, жмуришься, а я взглядом исцеловываю твой профиль: поджатые губы, красивую шею, чуть вздернутый нос и острую полоску скулы. Щелкает затвор. Успеваю отвернуться и внимательно уставиться на носы своих стоптанных кроссовок.

- Знаешь, - снова прокручиваешь тугое колесико, перематывая кадр, - я никогда и никому не говорила этого. Я фотографию, чтобы запомнить, что со мной было в этот день.

Засматриваюсь на твои пальцы с грубо обрезанными ногтями, на чёрные массивные часы на правой руке и тонкие запястья. Не думаю, что смог бы забыть этот день: твои предательски голубые глаза, с интересом рассматривающие моё лицо, привычный звук затвора и скрип прокручивающегося кадра. Слишком долго молчу, а ты, склонив голову на бок, засматриваешься на мой профиль, ворочая в руках серое пластмассовое тело фотоаппарата.

- Не двигайся.

Направляешь на меня линзу, а я чувствую, как внутри меня что-то трещит. Вижу своё растерянное лицо и искусственную улыбку, стараюсь выпрямить кривую спину и не хмуриться. Хочу что-то сказать, чтобы скрыть свою неловкость, но щелкает затвор.

Ты прокручиваешь колесико, а мне хочется закричать на всю улицу: "Это не я на фотографии! Я не такой!" Но, оборачиваясь на стеклянную витрину магазина, осознаю, что соврал бы. Синее пальто неуклюже топорщится на согнутой спине, а отросшие волосы падают на уставшее, испуганное лицо.

- И меня ты забыть не хочешь?

Улыбаешься моему немому вопросы, и я замечаю ямочку на твоей правой щеке, мысленно проводя по ней трясущейся ладонью, и закрываю глаза, умоляя себя успокоиться.

- Я отправлю тебе фото, - поднимаешь на меня светлый взгляд, и я, теряясь, верю.

Больше я тебя не видел.

Красный замок покрылся наростом ржавчины, на котором ещё еле-еле можно разобрать большую букву Н. Ты очень гордилась, когда смогла создать свою собственную доступную крышу: разрисованные голубые стены с десятками косых стихов, тэги твоих друзей и какие-то замысловатые рисунки. Каждый раз, опаздывая на наши нечастые встречи, ты мечтательно улыбалась и звала меня приехать, чтобы показать своё долгожданное творение, в красках описывая, по каким местам бы ты меня провела.

Я приехал в N. всего через пару недель после своего последнего сообщения и последнего выхода в сеть. Замок на решетке был закрыт, а красноватые полоски облупленной краски давно отвалились. Дергаю пыльный прут, прислушивась к противному скрипу давно не смазанного железа и глухому удару красноватой ручки. Глупо. Оборачиваюсь, вдруг подумав, что именно в этот момент ты должна стоять за моей спиной и как всегда улыбаться - до еле приметной ямочки на правой щеке и чуть прищуренных глаз.

Но за спиной пусто: лишь темный рукав коридора с застоявшимся и прокуренным воздухом и грязное окно с крапинками потушенных о стекло бычков. Глухо смеюсь, и мой смех словно ударяется о грязно-жёлтые стены, растворяясь в душном пространстве. Не дожидаюсь лифта и сбегаю по лестнице, чувствуя, как начинает кружиться голова и подкашиваются уставшие ноги.

На улице по привычке тянусь к карману, где раньше лежали сигареты, и хмурюсь, вновь вспоминая, что бросил. Ещё пару минут стою у подъезда, не мигая рассматривая массивную железную дверь со следами оторванных объявлений и чужих признаний в вечной любви, и ухожу, твердо уверенный, что больше никогда не вернусь сюда.

Неосознанно поднимаю голову к небу, взглядом цепляясь за твою крышу, словно готовясь сказать ей: "Прости", - а ты сидишь на сероватом бетонном выступе, закуриваешь излюбленный Parliament и смеешься. Он щелкает тебя на камеру телефона, забавно взмахивает руками и что-то рассказывает. И я прекрасно знаю, что у него зелёные глаза, пухловатые пальцы и стоптанные синие кроссовки, а ещё знаю, что вы прекрасно смотритесь вместе.

Я всегда знал, что ты не одна: когда ты случайно касалась рукой моей руки, когда ты вытаскивала из моих волос листья деревьев, когда смотрела на меня через объектив своей камеры и когда, улыбаясь, оборачивалась после каждого "пока".

Я всегда знал, что ты никогда не была и не будешь моей, но каждый раз ждал тебя, стоя на холодном вокзале у входа в метро и высматривая в толпе знакомую красную куртку.

К. правильно красив. У него правильные черты светлого лица: прямой, чуть вздернутый нос, пухлые губы, острая линия скул и голубые глаза. Правильно светлые вьющиеся волосы, правильно красивые руки с длинными пальцами и голубыми нитками вен, правильно высокий рост и пухловатые бедра.

К. много читает, улыбается и курит красный Marlboro. Носит серое удлиненное пальто, повязывает синий шарф на правильно красивую шею и любит светлые отутюженные рубашки. Он говорит правильные слова, делает правильные вещи и всегда искренне смеется, прикрывая правильно идеальную улыбку ладонью.

К. плачет, сидя на детских качелях в три часа ночи, рассказывая о своих родителях, о своём прошлом и о неудавшейся попытке суицида. Он глушит домашний самогон, смешанный с водкой и пивом в пластиковом стакане, и даже не морщится. К. не вытирает слёз, он улыбается, смотря на меня, и спрашивает:

- Ничего, что я это рассказываю?

Глупый, глупый К., утыкающийся лицом в мои острые плечи и крепко обнимающий меня за шею. Он пьяно целует меня в угол губы, а я щекой чувствую его слёзы и колючую щетину. Правильно голубые глаза мутнеют, правильно светлая рубашка мнется, а правильный К. всё так же улыбается, выглядя счастливым.