Он сел напротив, вольно раскинув подкаченные ноги, обтянутые джинсовой тканью, и в лицо мне ударил запах водки и мужского парфюма. Достал из нагрудного кармана пачку Винстона и подрагивающей рукой протянул её мне.

- Угощайся.

- Нет, я не буду.

Усмехнулся, пьяно приподнимая угол тонкой губы и запихивая в неё сигарету; щелчок - и ночной воздух заполняется табачным дымом, выбивая у меня из глаз слёзы.

Поерзал на деревянной лавке, устраиваясь поудобнее, и, сведя на мне хмельные глаза, прохрипел:

- Ну что, рассказывай, как жизнь.

Я улыбнулся и, закинув назад голову, уставился на ночное небо, подёрнутое седыми облаками. Кое-где сквозь пелену окружающего меня дыма и подрагивающего рассвета таяли холодные звезды.

- Всё в порядке.

Слишком громкий голос. Слишком громкая ложь.

Он наклонился ближе, упершись локтями в мощные колени, и в упор посмотрел на меня. Казалось, будто бы в этих светлых глазах на секунду пропал весь хмель и промелькнуло нечто серьёзное. Но спустя время он откинулся на тёмное дерево лавки и, придерживая зубами тлеющую сигарету, произнёс:

- С, почему у тебя никого нет?

- Сейчас скажу очень философскую вещь, - я смеюсь и поправляю упавшие на лицо волосы, - сначала нужно полюбить себя, чтобы потом полюбить кого-то.

Он хмурится, и с его лица сползает пьяная улыбка.

- Ты идиот? Ты же, б**, такой а**, что ты несешь? - он резким движением тушит сигарету и с недоумением вглядывается в моё протрезвевшее лицо. - Ты п**, не гони. Пойдём, поговорим о жизни.

Я всю ночь разговаривал с ним о своей жизни и о своих проблемах, я рассказал ему, что меня гложет и что я чувствую, я рассказал ему о бессонных ночах и разбитом сердце, я рассказал ему всё - а он слушал и забывал.

Я выговаривался, и мне становилось легче.
Самые простые люди могут помочь.

Вот оно - иглами впивается в затылок, невидимыми пальцами ерошит спутанные волосы и, проводя искромсанными фалангами по рукам, поднимает за собой покалывающие мурашки.

Больше, больше холодного! Я сгораю, черт возьми!

Форточка с глухим стуком ударяется о хлипкую стену; слышно, как рухнула штукатурка и как вслед за ней полетела моя выдержка, прошибая всё на своем пути, путая комки моих нервов, сковывая за спиной дрожащие руки, выставляя меня заранее проигравшим в этой схватке.

Еле-еле уловимый запах твоего тела - мой любимый запах.
Оборачиваюсь. Ищу. Вспыхиваю. И уже через секунду оседаю на холодный кафель, чувствуя, как с затылка скатываются горячие капли.

Тоска нашла свой выход. Тоска путается в тёмных колтунах волос. Тоска имеет запах железа.

Больше, больше холодного! Я сгораю, черт возьми!

Глоток за глотком леденяще обжигают больное горло, вырывая из груди сдавленный хрип, оседающий пузырящейся кровью на искусанных губах. По напряженной шее скатываются блестящие капли, тут же исчезая на горячем теле - испаряясь, высыхая, не существуя.

Чувствовать. Дышать.

Я знал, зачем иду, и я знал, что за этим последует. Я стремился к своему одиночеству, которое имело запах водки и дешевого въевшегося в пальцы табака.

Когда я все-таки выбрался из шумного дома и уронил своё тело на холодную лавку, мне стало абсолютно всё равно - всё равно на этих людей, которые, возможно, даже и не ценят меня так, как ценю их я, мне стало всё равно на агрессивно стучащее в моей груди сердце, которое заходилось в бешеном ритме, ломая мне ребра и простреливая кровавым напором виски, мне стало всё равно на собственную опустошенность и безвыходность, и я впервые за это время почувствовал, как моё тело обволакивает равнодушие, заглушившее наконец рвавшую мою плоть боль.

Я смотрел на догорающую в моих руках сигарету, которая уже успела коснуться обледеневшей кожи, но не чувствовал боли - этих неприятно покалывающих иголок ожога - я чувствовал лишь ветер, омывающий лоскуты моей ткани.

Я смотрел на усыпанное звездами небо, но не чувствовал красоты - этой теплоты, нежной патокой разливающейся по всему моему телу - я чувствовал лишь холодный и отчасти горящий взгляд ночи, прожигающий и испепеляющий мои внутренности.

Я смотрел в глаза своему когда-то лучшему другу, видя плескавшееся в голубых оттенках отвращение, перемешивающееся с укором и немой злобой, но не чувствовал укола совести - этого жгучего чувства, которое окрашивает окружающий мир в тёмно-красные цвета и прожигает в твоей груди дыру неприязни к самому себе, - я чувствовал лишь… А ничего я не чувствовал: мне стало всё равно.

И когда я наконец забылся, закрыв глаза от взявшей надо мной власть усталости и улыбнувшись моей внутренней скале равнодушия, о мои ноги начал тереться уличный кот, тепло мурлыкая и обдавая мои пальцы горячим дыханием.

- Вот и встретились две одинокие души, правда? - черствая ладонь легла на серую голову и утонула в этом искреннем, бескорыстном тепле.

Я всю ночь смотрел на неоновое небо над своей головой.

Из-за застоявшихся в глазах слёз звёзды мутно расплывались синими, красными и зелёными цветами.

Хочется бросить всё: эти очерствелые улочки, не имеющие даже названия, которые я знаю наизусть, этих неприятных людей, которых я встречаю по три раза на дню и про которых я знаю абсолютно всё, начиная с семьи и заканчивая половой жизнью.
Многие люди живут здесь всю жизнь, опускаясь на социальное дно, но все равно продолжая открывать свой беззубый и смрадно воняющий рот, решая чужие проблемы и обсуждая чужую жизнь.
Вот они - короли жизни! Сидящие на облезлых лавках, стоящие в очередях за очередным килограммом колбасы и заглядывающие в окна твоего автомобиля.
Вот они - знатоки существования! Пропивающие свои выходные, мочащиеся в подъезде и спящие с каждым живым существом.
Вот она - сама жизнь! До невозможности грязная и развратная, до невозможности отупляющая и противная.

Я заперт в этой крохотной клетке, в которой вместе со мной разлагаются остальные люди. Все мы что-то потеряли, оказавшись здесь, и многие из нас уже сдались, карабкаясь по отвесному склону нашего чудного городка.

Уехать отсюда. Убежать, падая, сдирая колени, не оборачиваясь назад. Забыть всё, забыть всех.
Начать все сначала. Но как справиться?

Закрывая от бессилия глаза, закусывая в кровь губы и тяжело дыша, я заставлял себя бороться - я заставлял себя жить.

Я всегда пытался сохранить что-то твоё.

Твои жетоны в метро, которые ты незаметно подбрасывала в мою куртку; твой запах, который кружил голову и путал сознание, - он отдавал какой-то приторной свежестью, чем-то щемящим и в то же время нежным; старая, вырезанная из какого-то журнала чёрно-белая картинка с изображением женщины под дождем, которое я нашел в твоём дневнике; золотистая подарочная коробка, перевязанная голубой лентой, на её дне сохранилось твоё письмо - "Знаешь, а я ведь никогда тебя не прощу. Но все же, я бы хотела ещё разок встретиться с тобой. Просто, было здорово. Вот и всё". Твои рисунки, где я ещё совсем молод и так безгранично счастлив; твои фотографии с подожженными концами - когда-то я уже пробовал забывать.

А как теперь избавиться?

Выстраиваешь свою неприступную стену, добавляешь в неё все больше и больше кирпичей, делая её выше, делая её шире, огораживая себя от внешнего мира. Как мантру повторяешь:

Каждый - предатель.
Каждый - враг.
У каждого из них в рукаве - нож.

Каждый день с утра надеваешь свою маску безразличия и равнодушия, становишься черствым, ворчливым, стараясь отогнать от себя ненавистных людей-мух; снабжаешь каждого прохожего ненавидящим, надменный взглядом, спрятанным под хмурыми бровями, из-за которых он кажется тяжелее, материальнее, невыносимее.

Что ни слово - отвечаешь грубо, с сарказмом и наглой ухмылкой, добивающей своим хищным оскалом;

Что ни улыбка - отвечаешь с приторной фальшью и кривишь губы в ответ, потому что, может быть, именно от этого жеста зависит твоё положение, твоя роль в этом обществе.

Каждый день ты втаптываешь в грязь людей, которых считаешь недостойными, которых считаешь безнадежными, выливая на них свою агрессию, злость, ярость, обиду на весь чертов мир, который когда-то задел тебя, который когда-то уничтожил в тебе человека, стирая границы понимая, границы человечности, но ты никогда не думаешь - а кто ты сам? кто ты есть?

Что ни прикосновение - сжатые в кулаки до побелевших суставов ладони.

Что ни проникновенный взгляд, выпытывающий правду - закусанные до крови губы и сжатая челюсть.

Никто не узнает тебя, потому что ты не позволишь.

За твоей спиной хлопает дверь, напоминая, что ты - дома, ты - в безопасности. И твоя стена рассыпается, обломками падая на холодный кафель; ноги подкашиваются, а животный крик рвется наружу из забитого тела, тела, которому запрещено выдавать свои эмоции, чувства и мысли, тела, которое сковано злобой по швам и вот-вот треснет.

Тебе больно: чувства занимают своё место, заполняя черепную коробку головокружительными ощущениями свободы, взрывая ноющей пульсацией виски, даря тебе вкус жизни, которого ты себя лишаешь - ты чувствуешь запахи, доносящиеся с кухни, прикосновение ветра, шаги на верхних этажах дома, ты - чувствуешь.

А завтра снова играть свою роль, выдавая себя за скалу, выдавая себя за непокорную глыбу, которую невозможно сломить и до вершины которой невозможно добраться, не сорвавшись вниз. Завтра - ты станешь тем, кого лепил всю свою жизнь. Тем, кто не умеет чувствовать, тем - кому не больно.

Посмотри на себя.Что ты с собой сделал?

Сорванным голосом куда приятнее читать стихи.

О тебе не слышно ничего,
Обо мне - немного меньше.

Твоё тело - идеальный холст для меня.

- Мне нравится, когда меня так фотографируют
- А мне нравится твоё тело

И если ты улыбнешься, ночью могут запеть птицы.

Вот она - жизнь - ростком пробивающаяся сквозь слепящую пелену печали и безысходности.
Вот она - прям перед тобой, во всей своей красе, такая настоящая и такая живая.

И если бы моё хорошее настроение держалось так же долго, как и запах табака на моих пальцах.

Всю жизнь должно быть так больно?