- я хочу узнать твоих чертей

Пошлая улыбка, скошенный угол губы и затуманенный взгляд раскосых глаз из-под светлых бровей. Ты надеешься на удушение, грубые шлепки по телу и растекшийся макияж, поэтому буквально пожираешь меня взглядом - будто пытаешься понять, на какой из тонких щиколоток первой оставить след от сжавшей их руки и где на моем теле оставить очередной синеющий укус.

Но мои черти скрыты под одеждой - светлыми полосами расползаются по всему телу, узорами сплетаются на предплечье, у колена и где-то на бедре. Мои черти живут в моей голове и моем сердце - они вынуждают меня глушить ночью в подушке болезненный/истеричный крик, избегать толпы людей и стараться не ездить на общественном транспорте; они заставляют меня по несколько раз мыть руки, полоская их в ледяной воде - пока не сведет пальцы - и по привычке прикладывать ладонь к жилке на шее, отсчитывая пульс. Я живу со своими чертями столько лет и, знаешь, неплохо уживаюсь.

Но вот ты оказался внезапно не готов.

- то есть, если мы расстанемся, ты вскроешься?

Грубо смеешься. С неприязнью дотрагиваешься сухим пальцем до сгиба локтя и тут же одергиваешь его - тебе неприятно, мне - в тысячу раз больше. Поправляю рукав на футболке и бросаю куда-то в потолок: «Это пройденный этап», - и молчу про себя: «Если бы ты хоть раз спросил меня об этом, я бы всё тебе рассказала».

Спрашивал ли ты? Нет.

Ты хотел тело - молодое, гибкое, подтянутое и по-своему красивое: целовал кисти и ладони, утыкался носом в сгиб шеи и выцеловывал кривые выпирающие позвонки.

Ты хотел тело, но не хотел его историю.
И меня, кажется, не так уж и хотел.

- Ты дурная. - Он всегда произносит это слово со специфическим ударением на второй слог: наверное, запомнил это от бабушки или своего «дядьки».

Тянет меня за рукав пальто, уводя от края платформы - на пару шагов дальше, чем нарисована уже потертая серая линия. Никогда не приходило в голову: близко ли я стою? далеко ли? заденет ли меня несущийся навстречу состав? Ни разу так и не задевал, а он все равно оттаскивал меня, пальцами впиваясь в синюю шерстяную ткань и притягивая к себе. Обычно я смеюсь - вырываюсь из плотного кольца рук, кусаюсь, но все равно утыкаюсь лицом в серую шуршащую ткань его куртки.

Сегодня я - по привычке - становлюсь за серую черту и всматриваюсь в мутный тунель, освещенный апельсиновым туманом от приближающегося поезда. Никто не тянет меня назад, и лицо обдает теплым ветром, пропахшим железными рельсами, сыростью подземки и машинным маслом. Устало закрываю слезящиеся глаза и чувствую, как внутри что-то щемит.

самое болезненное для меня - это запах
люди уходят, а то, как они пахли, остается со мной навсегда

я помню запах дезодоранта, шампуня, порошка для белья и твоей зубной пасты; помню запах твоей кожи - щек, губ, шеи, плеч, косых мышц на животе и запах коленей; помню запах сырой древесины, свежей травы и дорожной пыли на той самой даче; запах капучино и шарлотки с яблоками; запах резинового мяча, сырого ночного воздуха и запах твоих БЦА в литровой бутылке из-под воды; помню запах твоей куртки, твоих ладоней, твоих волос. запах пыльных диванных подушек, столешницы на кухне и столика на балконе; помню запах каждой из этих бесконечно-теплых ночей, проведенных вместе - на улице, в лесу, на балконе, на кровати, я помню каждый из этих запахов, сталкиваясь сейчас с которыми, теряю голову.

в каждом из них - ты
я так скучаю, боже,
так скучаю

- Чего ты хочешь? - до рези в глазах больно смотреть на тебя, но я поднимаю взгляд: понимаю, что сейчас вижу твое лицо, возможно, в последний раз, и стараюсь запомнить каждую деталь. Ты не так давно брился - на щеках пробиваются первые светлые волосы, чаще начал кусать губы до обветренных полосок, челка зачесана на левый бок - после того, как там путались мои пальцы всего каких-то полчаса назад, ты зачесал ее обратно. а взгляд все такой же упрямо-прямой и болезненный - в самую душу, до самого сердца, а в правом глазу красуется все такое же крохотное пятно у границы голубого круга. - Чего ты хочешь от меня?

- Все хочу, - нагло косишь угол губы и, облизываясь, засматриваешься на мои губы. С высоты своего роста я не могу дотянуться до социальной карты в твоих руках, на которую записан проездной до дома, а ты поднимаешь ее лишь выше. - Я хочу все.

Я не проигрываю хотя бы в этой схватке и не отвожу взгляд - все также цепляюсь им за крохотные морщинки у твоих губ и на лбу, за родинки, растерявшиеся по твоему лицу, за длинные пушистые ресницы и поломанный нос с еле заметной горбинкой. Смотрю на твои руки с крохотными, светло-коричневыми родинками, на ладони с мозолями от бесконечных грифов, на длинные пальцы и вздувшиеся венки на обратной стороне запястья. Отдаёшь карту и раскрываешь свои объятия. Я не шагаю, а ты притягиваешь меня к себе сам - обнимаешь, дышишь куда-то в макушку и что-то говоришь. Потом вдруг становится очень холодно. Оборачиваешься через плечо и исчезаешь в толпе.

Прикладываю карточку к желтому кругу, прохожу в пластиковые, поцарапанные двери и мантрой повторяю: «Вернись, ты можешь все исправить». Встаю где-то по середине платформы, закусываю уже соленые от слез губы и обхватываю себя руками. Женщина рядом сочувственно улыбается и качает головой. Мне вдруг показалось, что ты сейчас придешь - вернешься обратно, расталкивая людей, и обнимешь меня, крепко прижимая к себе; мне вдруг показалось, что ты сейчас перепрыгнешь через эти чертовы пластиковые дверцы, наплевав на покупку билета и крики охранника, что не позволишь мне скрыться в подъезжающей электричке и уехать от тебя, возможно, навсегда. Мне казалось это, когда я оборачиваюсь на толпу, когда заглядываю в проход и тамбур поезда и когда уже пропускаю мимо себя людей, вышедших со мной на одной станции.

ты мог бы все исправить.
только если бы ты захотел

холодное дерево с лопнувшей краской больно впивается в обгоревшую кожу. ватные ноги цепляются за землю, пытаясь оттолкнуться, но слишком низкая и неудобная качель не дает возможности набрать высоту. пальцами мну рукава толстовки, натягиваю ее на замерзшие колени и постоянно - без конца - тру лицо.

у них играет трек примерно 2012 года, под который они забавно танцуют что-то, отдаленно напоминающее их былые пляски в летнем лагере. они зовут меня, машут руками и пьяно смеются, сжимая друг друга в объятиях. а я не хочу здесь быть

/«вчера в 11:20 Н. скончалась, кто хочет проститься…» - телефон не выпал из рук, улыбка не слезла с лица, забавные разговоры и смех не кончились. блокировка экрана. закрытые глаза. забытье до самой ночи/

- нашел медведицу?

садится рядом и лишь изредка говорит что-то о звездах. туманным, заплывшим взглядом вожу по небу. высчитываю, на какой из планет или крохотных жемчужин ты сейчас. улыбаешься, щуря зеленоватые глаза, и смеешься, морща проколотый нос. у тебя коллекция шапок и забавные волосы, я помню.

- костлявая не спрашивает разрешения. она просто приходит и забирает

а если тебя никто не отпускал?

- Давай будем реалистами, - пальцы скользят по предплечью, локтю, доходят до кисти и проделывают свой небольшой путь обратно. Другой рукой листаешь плей-лист внезапно полюбившегося нам обоим исполнителя и жмёшь кнопку динамика до тех пор, пока не останется всего три полоски, потому что в соседней комнате уже давно спит Л. - хоть кому-то из нас троих завтра на работу.

- Мы никогда не будем слащавой, идеальной парочкой, которая говорит, что они навсегда останутся вместе. Однажды я буду идти по улице и прокричу: «Да это же та самая!», или ты будешь идти по улице и осознаешь: «Да это же тот самый!», и всё. - В комнате темно: на стенах мелькает логотип то Карусели, то Спортмастера, но я все равно знаю, что ты улыбаешься. Смотришь в потолок, прикрывая веки с пушистыми светлыми ресницами, и улыбаешься одними уголками губ.

- И однажды у нас наступит это «всё», понимаешь? - поцелуй куда-то во влажную макушку и тихий, еле разборчивый вздох. Ладонь резковатым движением сжимается в области ребра и тянет куда-то к себе.

Тепло.

Слезы щекочут левую щеку и - как мне вдруг кажется - с оглушительным треском падают на твою грудь. Чуть теплые капли разбиваются о горячую кожу и тут же высыхают. Ты дышишь глубоко и спокойно, будто следишь за каждым своим движением, но я слышу, как волнительно бьется твое сердце: набатом звенит у меня в ушах и почти что сладкой дрожью отзывается в теле.

Соленая капля скатывается из правого глаза и останавливается в районе переносицы. Мне щекотно и неудобно, но я боюсь шевелиться и тереть руками лицо - ты заметишь, и мне придется выдавливать из себя слова.

«Я чувствую себя поломанным, неисправным механизмом. Я не знаю, что со мной не так», - тысяча букв в моей голове выстраиваются в болезненные предложения, которые могли бы прозвучать сейчас, но… я не хочу.

Где-то в другой части комнаты из мобильного динамика доносится музыка.

«Убегай, разве это рай? Спроси себя зачем?
Куда девалось тепло ночей? Я сам ничей»

Мы молчим. Но сейчас это нужно обоим - для порядка твоих мыслей тебе достаточно прикрыть глаза и отсчитывать вдохи, для моих - недостаточно пространства всей этой комнаты. Всхлип. Не сдерживаюсь. Пальцами вытираю переносицу. Слезы текут из обоих глаз и камнями падают на твое тело, прожигая в нем дыры как от сигаретных бычков. Но все это мне лишь кажется.

«Ты чего ревешь?» - поцелуй в голову и грубые пальцы на веках. Щекой чувствую твои мозоли на ладони, каждую из которых хочется выцеловать.
«Я не реву» - криво улыбаюсь, скашивая губы, и хочу отвернуться. Но в волосах путается твоя рука, и я сдаюсь.
«Ревешь» - под объятиями хрустят ребра и ломается моя бетонная стена неуверенности и сомнений.

Не спорю.

- У тебя зрачки расширяются, когда ты на меня смотришь.

Шершавой ладонью приподнимаешь мой подбородок, заглядываешь куда-то в муть моих слезящихся от яркого искусственного света глаз и улыбаешься, криво загибая правый угол губы.

Я отвожу взгляд, рассматривая красные мигающие полосы над дверью: киевская - краснопресненская - белорусская. Глаза слезятся от влажного и холодного воздуха из раскрытых окон вагона и голубовато-белых ламп над головой. Всматриваюсь в них, чувствуя, как устают глаза, и на секунду прикрываю веки.

/Я молчу уже сорок минут, упорно закусывая внутреннюю сторону щеки, чтобы не расплакаться и не ляпнуть лишнего. «Лучше бы были слезы», - прогудело где-то в голове, и я качаю головой. В воздухе пахнет поздней весной: сладкая вареная кукуруза, стертые велосипедные шины и только-только зеленеющая трава и листья. Ты молчишь уже час. Я не поворачиваю головы: не хочу видеть твое серьезное лицо и осознавать, что я - не тот. Не тот человек, не тот партнер.

Не выдерживаю. Оборачиваюсь. А ты - нет. «Посмотри на меня, я самый пустой человек в этом парке, в этой стране и, даже может быть, на целой планете! Мне нечего дать тебе...» - чувствую, что где-то в уголке глаза скапливается влага. Понимаю, что сейчас - именно в эту секунду - я могу все изменить: могу обнять тебя, могу уткнуться носом тебе в шею, могу звонко ударить тебя по щеке и все же расплакаться, я могу кричать на тебя и ругать во всех твоих/своих/наших ошибках, но я молчу. Смотрю на соседние лавки, на голубое небо и на смеющихся рядом детей. Но молчу.

Ты меняешь все сам буквально через пару минут этого бесконечно тяжелого и бесконечно ненужного молчания: грубо - уже как привычка - хватаешь меня за шею и прижимаешь к своей груди, в которую я - боже, ребенок! - утыкаюсь и силюсь не расплакаться вновь, в кровь кусаешь губы и рычишь куда-то в сгиб плеча. Ты берешь меня за руку и с особой нежностью целуешь мои пальцы, и я знаю, что - хотя бы сегодня - ты не отпустишь меня/

Шершавая ладонь дотрагивается до щеки. Я вновь поднимаю голову и встречаюсь взглядом с твоими голубыми глазами с безмерно расширившимися зрачками. Улыбаюсь.

я не хочу, чтобы таял снег - иначе она перестанет протягивать мне по привычке руку перед скользкой лестницей

- Дай мне руку.

Ты протягиваешь свою ладонь, стараясь ухватиться за мои пальцы, но я смеюсь и отвожу ее за спину, делая несколько шагов назад. Качаешь головой, прикусывая губу от смеха, и все-таки выхватываешь мое запястье: держишь крепко-крепко - до желтых синяков на светлой коже - и тащишь дальше по коридору.

Упираюсь, вырываю руку, чувствуя, как под кожей наливаются словно багряные закаты первые отметины, но все равно смеюсь. Верчу головой, завывая мартовским котом, зову тебя по имени и тщетно дергаю пальцы.

Ты - это грубость. Сжимаешь пальцами мои предплечья, внезапно хватаешь за шею, дико заглядываешь в глаза, и я даже за болезненно прищуренными веками вижу чистое безумие: раскосый взгляд, холодновато-голубая радужка, небольшое пятно в правом глазу у самого края цветастого круга, суженые зрачки и длинные светлые ресницы. Скалишь зубы, а я морщусь и почему-то смеюсь…

Смеюсь, когда на шее остаются алые следы от твоих пальцев, смеюсь, когда в очередной раз твоя грубая ладонь проводит по моим волосам, смеюсь, когда ты до боли сжимаешь мою руку и тащишь-тащишь-тащишь.

Смеюсь на каждую твою грубость, морща лоб и хмуря черные брови - от боли? от чувств? от тебя?

Последние несколько лет я челноком ношусь по одним и тем же граблям: увесистая деревянная ручка (которая, похоже, становится все крепче и тяжелее) каждый раз бьет в одно и то же место. Кровавым пятном отпечатывается - доверие, доверие, доверие.

Я с головой ухожу в очередную новую игру - и кто мы на этот раз? случайные знакомые? однодневные любовники? или люди с захватывающей историей любви? Принимаю твои правила и с кажущейся беззаботностью тяну губы в улыбке, пожимая твою ладонь. Чувствую, как от удара обухом жжет в области лба.

Партнеры. Я - вношу разнообразие в твою жизнь и строю из себя самого настоящего идиота, смеясь над твоими нелепыми и пошлыми шутками, а ты - делаешь вид, будто все в порядке
и никто не догадывается о твоих истинных желаниях. Строишь планы, кажется, даже клянешься в вечной любви и постоянно посматриваешь на календарь - не много ли времени отводится на очередную сделку?

А я верю. Играю. Часами растворяюсь в твоем низком голосе, теплых руках и особенном обаянии. Тысячу раз повторяю, как же с тобой невыносимо и как меня раздражает твое баранье упрямство, а ты смеешься, оголяя ряд мелких зубов и целуешь куда-то в угол губы. Разговор закрыт. Как и тысячу раз до этого.

И когда за мной закрывается железная дверь родной квартиры, я выдыхаю. Лохмачу идеально уложенные волосы, ослабляю синий шарф, удавкой впившийся в шею, с усилием тру лицо, стирая твои - ненавистные, невыносимые, горячие -
поцелуи. И, вроде, начинает казаться, что все в порядке.

На лбу алеет очередной синяк от увесистой палки.

Я не хочу тебе верить. Я не могу тебе верить: я не умею соблюдать правила в таких играх и… влюбляюсь.

- Говорят, если ты увидел первый снег, нужно загадывать желание.

- Не сдаться бы.

Я протягиваю искусанные холодом пальцы к первому в этом году снегу: на лопнувшую кожу падает зимний пух, мешается с окровавленными сбитыми мозолями и почти не тает. Завороженно смотрю на крупные комья, напоминающие бумагу, которые сыпятся с серого неба, - побледневшими губами ловлю снежинки и устало закрываю глаза, чувствуя на подрагивающих веках первые крохотные капли.

И именно сейчас хочется жить. Сейчас, когда снег под ладонями становится розоватым, когда холодный ветер заботливо гладит мои осунувшиеся щеки и когда с неба сыпется тающий пух.

- Справишься. Обещаю.

Тогда я понял, что этот бесконечный февраль кончился: что больше не холодно и не коченеют руки, что на стенах вокруг уже не желтые, шершавые обои, что в больном аритмией сердце поселился новый, другой человек, что исписанные чёрной пастой листы давно сгорели на старом балконе, что этой зимы больше нет.

К концу подходит третье лето: вокруг меня давно другие люди, другой город, другие обстоятельства и проблемы, а из зеркала на меня смотрит другой человек, но я все также - смертельно - боюсь вдруг вернуться к тебе.

У тебя ничего не остается: лишь удушающий комок в горле, воспаленные глаза и красные полосы от ногтей на щеках. Весь мир сосредоточен на белом экране монитора и музыке в наушниках. Весь мир - бесконечная череда треков, сводящих с ума, и прыгающий курсор.

Как же это страшно - вдруг столкнуться с самим собой. Будто задеть плечом старого знакомого в толпе, о котором когда-то забыл, поймать его удивленный взгляд, сменившийся презрением сожалением, и вновь потерять.
Но ты всё ещё стоишь в зеркале - у тебя всё те же ярко-карие глаза, короткий ежик волос и хрупкие плечи. Ты всё так же упрямо гнешь спину и кривишь губы в улыбке, ты всё так же лающе смеешься и рассказываешь свои глупые истории людям, которые хотят знать тебя.
Я дотрагиваюсь до холодного стекла. Вдруг ты исчезнешь?

Как же это страшно - вдруг потерять себя. Забыть своё имя и глупые клички, оставшиеся с детских дворов, вдруг никогда не вспомнить тембр своего голоса и запах любимого шампуня, оставшийся на волосах. Ты заглядываешь во все витрины, во все окна мимо проезжающих авто, во все лужи и в глаза каждому прохожему.
Вдруг ты заблудился? Вдруг ты захочешь вернуться домой?

Как же это страшно. Как же. Как?